Achenne,
27 ноября 2008 г.

Фэндом: LEXX
Пайринг: Ксев/Кай
Рейтинг: R
Саммари: основано на серии Fluff Daddy (четвертый сезон), когда Ксев увидела «земное» воплощение Кая – эксцентричного актера.

Он не замечает ничего и никого вокруг; его тело - сплетение молекул и волокон, марионетка. Сознание - ниточки, и они заставляют комок плоти шевелиться.
Контакт.
Контакт с.
Он не знает с кем. Он всегда хотел узнать.
"Шоу Кая" - обрывок афиши на железной двери, дешевым принтером отпечатанно и наклеено кривовато. Люди протекают мимо, серо-пестрой массой, разливаются кровью в венах мегаполиса, и очень немного приливает к крохотному сердцу его представления. Инсталляции, модное слово, Кай попробовал на вкус когда-то, и выплюнул с отвращением.
Контакт. Это точнее.
Много зрителей не бывает. Кай редко слышит овации в свой адрес - недоуменные аплодисменты-вопросительные знаки десятка человек – никогда не поймут, и не требуется понимания; вот его награда, и Каю не нужно большего.
Он - конт(актер).
В полутемном помещении холодно, и на обнаженном теле каплями оседает пот, иногда изморозь боли, когда Кай переходит границу - и врастают в кожу иглы, и расстилаются свежие угли ковровой дорожкой. Он полуобнажен, то невинная нагота Адама, еще не познавшего Запретного Плода.
Не познавшего греха...и Евы.
Он знает, что его Ева будет и Змеем, и ждет ее с фаталистичной покорностью пророка.
И выплескивается в призыве. Кай сам себя воспринимает неким над-существом, пауком с нервами-паутиной, растянутой над залом, мрачным залом с узкими скамейкой, узкой дорожкой, залитой кровью или томатным соком, соком похожим на воды Стикса, воды забвения; Кай помнил – и забыл, и паутина – всего лишь способ вспомнить. Тело извивается в импровизации, а дух парит высоко. Следит.
Он узнал свою Еву, едва увидел.
Не совсем узнал, конечно. Почуял – это она, дева-Змей, он прошептал это одними губами, но невинное создание лишь моргнуло и надуло пухлые губки. Пригладило длинные волосы, всматриваясь в самого Кая – взором девственницы и взором древней мудрой твари.
С тех пор Кай ждал.
Дева желала близости немедленно, Змей в ней жаждал иного. Кай попросил подождать. Я должен закончить, сказал Кай, и прикоснулся к гладкой коже девы-Змея, и опалил себя сладким ядом ее чар, но устоял.
Я должен познать твою душу, прежде чем тела наши познаю друг друга, сказал Кай, но не вслух – такое редко говорится вслух; людям не свойственно понимать. Он выложил в танце, в представлении. Дева-Змей сидела рядом и наблюдала. Ей было плохо. Как демону на сеансе экзорцизма, думал Кай, и корил себя за подобные сравнения.
Дева не виновата, что Змей выбрал ее.
Кай проникал в нее, тысячей зеркал отражал, и рассматривал ее душу. Не надо умных машин и экстрасенсорных способностей, чтобы понимать. Достаточно быть конт(актером).
Дева-Змей вожделела его много веков. Вожделела и оплакивала… этого Кай не понимал. Вожделение – да, ее тело измыслили демоны-искусители, она – воплощенный грех сластолюбия, но почему оплакивала его?
Он задал ей вопрос. Женщину трясло, она часто сглатывала, и глядела на него исподлобья, из-под туманной пелены:
- Ты мертв шесть тысяч лет, - сказала Дева-Змей. Кай кивнул. Задавать лишние вопросы – к чему?
Все поймет сам. А что не поймет – не его история.
«Оплакивает мертвого меня, оплакивает мертвого…» - и сердце стучит быстрее, и вспышки боли озаряют, и кажется – откровение близко. Кай смеется под щелчки степлера, вгоняет скрепку за скрепкой в нежную кожу между пальцами ног, тонкую полупрозрачную кожу; на ступне она грубая, но здесь – податлива.
Как сердце Девы-Змея. Ее тело – грех, но душа чиста.
Оплакивай меня! – выкрикивают судороги. Кожа рвется с мягким всхлипом, и простреливает спазматическая боль до колена, Кай вгрызается в собственные губы. Дева-Змей целует их.
Круговорот крови.
«Я хочу понять», думает Кай, отдыхая от боли, наблюдая алые ручейки и одежду-шкуру змея на идеальном теле Девы.
- Ты говорила, что я мертв.
- Это так, - Дева-Змей оголяет грудь, но Кай различает глаза вместо сосков, словно на средневековых гравюрах Лилит, плачущие ядовитым молоком глаза, и тянет поднести ломоть хлеба – смочить и принять горький дар.
- Не сейчас. Позже, - отворачивается он.
Знание превыше страсти.
Тело и паутина, но бьется бессмысленно – лик Девы прекрасен, и тело манит. Змей гложет изнутри. Кай зависает в пустоте – что дальше?
Не понимает.
Мертвый, живой – кто он?
Он не рожден мужчиной и женщиной. Это истина, хотя безумная настолько, что если бы не шоу и слава эксцентричного актера, Кая бы ожидала специальная лечебница. Он – Адам, сотворен из глины или, быть может, явился из пены морской…
И он помнит.
Только не знает, что именно.
Дева-Змей, твой плод – не тело, но познание, - шепчет Кай, а потом декламирует заготовленные роли, но они пожухли и рассыпались, прошлогодней травой, призраком-болотным туманом.
Кто я, ответь, Дева-Змей? – кричит и молится Кай, но не задаст вопрос вслух.
Всему свое время.
Однажды в обитель пришел другой Кай. Он был в черном и бледен, он был Всадником Апокалипсиса. Он был смертью. Дева-Змей встретила его как доброго друга, а зрители – люди, слепы даже зрячие, не обратили внимания.
Кай понял.
Он приветствовал бы Всадника, но не мог покинуть сцену.
Тем вечером он разделся перед Девой-Змеем. Та стояла поодаль и наблюдала, лениво полуприкрыв глаза, словно и правда грелась на солнце маленькая смертоносная змейка; Кай улыбнулся ей разорвав рот на манер шута-убийцы, и шагнул навстречу. Обнаженный. Обреченный.
Познавший все, кроме самой Девы.
- Я готов, - сказал Кай.
- Я тоже, - отвечала Дева.
И когда после соития, Змей вырвался на свободу, Кай принял его с распростертыми объятиями. Дева вонзила зубы в плечо, вырвав зараз клок плоти – словно багряная ткань промелькнула меж зубов; зрелище почти возбудило Кая снова, а боль – воспринималась наркотиком.
Он не боялся боли.
Он наслаждался…пониманием прежде всего.
- Меня мертвого ты оплакиваешь, - проговорил Кай.
Дева-Змей ухмыльнулась.
Она заметила его реакцию, и переместилась к гениталиям. Через несколько секунд Кай сделался евнухом, раззявленный багрянец вязко стекал на пол, ледяной под остывающими ступнями пол, но Кай только простонал негромко. Почти блаженно.
Дева-Змей замыкала круг. Он тоже.
Это было хорошо.
Прежде, чем она вывернула наизнанку его трахею, и хрустко перекусила плотную ткань, он выговорил свою мантру понимания, и жизнь – финал ееЭ – обрела смысл:
- Меня живого ты убиваешь.

* “Ты оплакиваешь меня мертвого, ты убиваешь меня живого» (Гендель, опера «Роделинда, королева Лангобардов», ария «Сonfusa si miri”).